ВОТ УЖЕ БОЛЬШЕ ЧЕТВЕРТИ ВЕКА ВЫПУСКНИК АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ ВЛАДИМИР ГУСЕВ – ПЕТЕРБУРЖЕЦ, 22 ГОДА ОН – ДИРЕКТОР ГОСУДАРСТВЕННОГО РУССКОГО МУЗЕЯ. ?ЗА ЭТО ВРЕМЯ ОБЩАЯ ПЛОЩАДЬ ГРМ СТАЛА РАВНОЙ ТЕРРИТОРИИ ВАТИКАНА.
–?Владимир Александрович, чем объяснить невероятную экспансию Русского музея, за которой с интересом наблюдает весь мир? Ну не было еще такого в музейной практике, чтобы за два десятка лет число экспонатов и площади экспозиций выросли в разы. Вот ведь и Летний сад себе «прирезали» – под давлением каких обстоятельств?
–?Обстоятельств извне и изнутри. Рубеж тысячелетий припоминаете: шедевр архитектора Ринальди Мраморный дворец – больше не музей Ленина, Михайловский замок и Строгановский дворец – уже не «коммуналки» из учреждений и предприятий всех мастей. Кому на баланс повесить обветшавшие шедевры Бренны, Земцова, Растрелли? Ну, видимо, отдать их надлежало тому, кто способен был грамотно провести реконструкцию и реставрацию. (На какие средства – второй вопрос).
И вот как?то сидим мы у себя в музее после очередной жаркой планерки со строителями и клятвенно обещаем друг другу ничего больше «в подарок» ГРМ не брать – зачем нам эта головная боль? А вечером звонит мне домой тогдашний губернатор Владимир Яковлев и спрашивает: не возьмет ли себе ГРМ еще Марсово поле и Летний сад? «Дайте время до завтра», – сказал я и с утра пораньше собрал в музее специалистов. Коллегиально мы приняли решение заняться реставрацией и реконструкцией Летнего сада, поскольку вместе с Михайловским садом и садами Инженерного замка он замыкает триаду садов молодого Санкт-Петербурга петровских времен. И еще донельзя запущен и нуждается не только в финансировании, но и четком научном сопровождении в процессе реставрации.
Изнутри нас толкала на расширение крайняя скученность картин в фондохранилище, возникшая в результате естественного прироста коллекции живописи. Энергетика полотен, которые хранились в весьма стесненных условиях Михайловского дворца, просто распирала. Ну представьте, когда я стал директором, у нас было около 20 тысяч картин, сейчас их уже 26 тысяч. А всего 400 тысяч единиц хранения.
Все, чем мы располагаем, нужно хранить с соблюдением современных требований к безопасности коллекции, поддержанию нужных режимов по температуре, чистоте и влажности воздуха. А у нас не хватало элементарного метража. Отсюда и назревший мирный взрыв – развитие музея вширь, собирание дополнительного экспозиционного пространства за счет переданных нам дворцовых стен. И вот образовалась такая галактика – из дворцов, садов, залов, территорий Русского музея. Но главное, конечно, – это наши бесценные фонды.
– О них вообще ходят легенды. Это правда, что существующая экспозиция – лишь 1?/?10 фондов ГРМ?
–?В мировой музейной практике нормальный показ – 9–12?% коллекции в постоянной экспозиции и на временных выставках. И этот процент в абсолютном значении растет, ведь мы продолжаем развиваться. Наша коллекция сейчас в четыре раза больше, чем коллекция Третьяковской галереи. Это не означает, что мы лучше. Я очень люблю Третьяковку, в которую ходил с детства и где нашел «Девушку с красным древком» Малевича, – сначала я узнал его как традиционалиста.
–?Так менялся менеджмент ГРМ в постсоветские годы и оправдал ли он себя? Выдерживает ли государство свои бюджетные обязательства перед ГРМ?
–?Если коротко, то с теми свободами, которые у нас появились после 1985 года, мы справились. Видимо, инстинкт самосохранения подсказывал нам простые и верные решения. Мы занялись издательской деятельностью, посильной коммерцией, открыли в музее свои магазины вопреки стенаниям тех, кто призывал «изгнать торгующих из храма». Мы собрали вокруг себя и создали международное общество «Друзья Русского музея». Все вместе взятое позволило нам не только удержаться на плаву, но и научиться хозяйствовать с хорошим плюсом. Спасибо в первую очередь нашим замечательным друзьям – и своим, питерским, и московским, и заокеанским. Им не пришлось долго объяснять, в каком положении оказался музей и какую ценность он представляет. Благотворители и меценаты поддержали нас, когда рухнуло прежнее финансирование. Помогают и в ситуации мирового экономического спада. Соглашение, которое мы заключили на 10 лет с АФК «Система», не утратило силы и в ситуации кризиса. Ее глава Владимир Евтушенков заверил нас, что, как и прежде, ГРМ может рассчитывать на 1 млн долларов в год.
Но и полной свободы от бюджетного финансирования, конечно, быть не может. Мы ведь не сугубо частный музей Метрополитен, и не Вашингтонская национальная галерея, ее государство финансирует лишь частично. А у нас оно системно перечисляет деньги на огромную программу реконструкции и развития музея, рассчитанную на 10 лет. Вообще мы тут в ГРМ научились мыслить программами и проектами, научились их обсчитывать, чего не водилось за музеями в советские времена.
В результате и государству стало с нами легче работать. Боюсь сглазить, но сейчас наконец установилась почти полная гармония отношений. Тяжелые времена, о которых не хочется вспоминать, миновали. А то ведь если в 1995–1996 годах нас худо-бедно финансировали, в 1997–1998?м скудный бюджетный ручеек практически пересох. На какое?то время мы впали в кому уныния и безверия. Казалось, надеяться больше не на что и не на кого. Кроме как на самих себя. Логика развития событий в стране подсказала: учитесь коммерции, ищите спонсорскую помощь, но сберегите для Отечества сокровища, начало коллекционированию которых было положено еще на гребне победных войн с Наполеоном. Тогда это вызвало бурный подъем патриотических настроений и интерес к собственной истории и искусству, а то ведь на фоне Европы мы отставали: располагали только редчайшей коллекцией иконописи. Сейчас мы крупнейшее в мире собрание живописи.
–?В какую сторону от идеологического диктата менялись ваши отношения с центром?
– В нужную сторону. Вместе с Русским музеем я пережил в этом смысле несколько эпох. Застал период, когда «рука Москвы» давила все живое в культуре и насаждала скучнейшую идеологическую мертвечину в сокровищницах культурных ценностей. В ГРМ до войны в результате добровольного переезда сюда Музея художественной культуры авангардистов работал в подвале Казимир Малевич. И он при случае восклицал: «Музей – это саркофаг!». Можно понять его состояние, ведь все шедевры Кандинского, Татлина и самого Малевича на десятилетия были упрятаны подальше от посторонних глаз в музейных запасниках. Тяжелейшее состояние для художника, ведь он таким образом лишается смысла своей работы: диалога картины с каждым отдельным зрителем. Знаете, это как натуральный жемчуг: живым он становится только на шее женщины. Полотно оживает, когда на него смотрят.
В более поздние, брежневские времена лишь по звонку из обкома партии можно было разрешить кому?то посмотреть работы Филонова и его соратников по самодеятельному музею авангардистов. Можете представить себе состояние сотрудников Русского музея, ожидающих комиссию из Москвы, засланную уничтожить «вредное, ненужное, формальное» искусство? Директор ГРМ тех лет Пушкарев рисковал если не головой, то своим креслом, когда прятал в дальней кладовой картины от московских «инквизиторов». Несколько десятилетий длилась эра «борьбы с формализмом». А заодно и с «безродными космополитами», творческая потенция которых существенно обогатила западноевропейскую палитру и шагнула за океан. Для теоретиков советского искусства слово «авангард» достаточно недавно перестало быть ругательным. Мы не могли сделать выставку под названием, скажем, «Русский авангард» – только в варианте «Искусство, рожденное революцией».
–?Кто?то меняется в отношении западных ценителей искусства к коллекции Русского музея? Слышала, там сейчас в большой цене Шишкин и Айвазовский. Сохраняется ли интерес к уникальному собранию произведений русских авангардистов? Что вам больше всего заказывает сейчас Европа?
–?Мы не считаем, сколько раз нам заказали «мирискусников», сколько художников-передвижников, в оценке художественных произведений рейтинговый подход неприменим. Но на уровне тенденции можно отметить: западный мир в большой степени насытил свой интерес к «запретному» некогда авангарду и сейчас тяготеет к классической русской живописной школе. Да, Шишкин, да, Репин, да – Саврасов с его тончайшей проработкой зимних пейзажей, а не только с хрестоматийными грачами, которые прилетели. И тут же – Шухов, Яковлев, Бенуа. Многие полотна, укрытые прежде за «железным занавесом», зарубежный зритель открывает для себя впервые. В Японии сейчас огромным успехом пользуется выставка «От Репина до Малевича».
Бразилия распахнула двери огромной экспозиции «Русское искусство на поворотах». Мир восхищается старыми русскими мастерами и ценит их на уровне художников Возрождения. Сенсацией стало в Европе открытие, что одна из работ «предполагаемого» Рембрандта атрибутирована как картина Кипренского.
–?Таковы первые «отдаленные результаты» реализации мощного проекта по виртуализации Русского музея? Любите ли вы лично работать с провинциальными коллегами и зрителем?
–?С 2003 года мы работаем над созданием сети информационно-образовательных центров «Русский музей: виртуальный филиал». Программа дает возможность совершать виртуальные туры по четырем дворцам ГРМ, охватить экспозицию музея, воочию увидеть исторические реконструкции утраченных музейных интерьеров. Видели бы вы отклик на все это в сердцах провинциальных зрителей! Они ведь больше жителей столиц ценят любую возможность соприкоснуться с подлинной культурой, более эмоционально переживают этот контакт. Благодарное дело – общение с глубинкой. К тому же обозначилось и встречное движение: мы хотим сделать в ГРМ цикл выставок из картин художников первой величины, хранящихся в местных художественных, а то и краеведческих музеях. В связи с кризисом проект отсрочен, но мы обязательно доведем его до конца, найдем деньги на это недешевое удовольствие: собрать по городам и весям все лучшее и показать в Северной столице.
–?Владимир Александрович, вы, будучи московским петербуржцем, так тепло говорите о провинции. С кем вы сами себя идентифицируете – с москвичом, ленинградцем, петербуржцем?
–?Честно говоря, ощущаю себя провинциалом в столице. Хотя все предки по отцовской и материнской линии москвичи и похоронены на Ваганьковском, детство мое прошло под нетерпеливый рефрен мамы: «В Москву, в Москву!..» Отец был военным, в 1937 году его перевели из столицы в Калинин. Мой старший брат еще успел родиться в Москве, а я рос обычным тверским мальчишкой. Помню красивую излучину Волги в центре уютного зеленого городка, дремучие заросли малины во дворе… Но я всегда знал: где?то там, далеко, есть большая красивая Москва, где ночью так же светло, как днем, от витрин и фонарей. Частью столицы были для меня мои бабушка и три тетки по матери, которые к нам приезжали и уже в раннем возрасте стали забирать меня с собой. Я гостил у них месяцами и понемногу становился москвичом.
–?Которая из столиц в результате ближе и роднее? Как вы относитесь к разговорам об их конкуренции, ревности, амбициях?
–?Москву, старую, люблю за горбатость и крутизну переулков, за ненарочитость градостроительных решений. Петербург – за обратное. За тщательно спланированную на одной плоскости с могучей Невой городскую среду. В одной столице снимаю шляпу перед опекушинским Пушкиным, в другой – перед аникушинским. И как хорошо, что у нас есть два Главных Города: таких разных, таких прекрасных. В характере обоих отражен характерный российский дуализм: Северная Пальмира задумывалась и строилась как европейский город, в разных ликах Москвы проступает азиатское начало. Поэтому, полагаю, споры о главенстве двух столиц бесплодны, ведь каждая из них доказала, что умеет носить «шапку Мономаха».
Я бы перевел вопрос в другую плоскость: когда исчезнет резкий контраст между столицами и российской глубинкой? В цивилизованных странах провинция давно стала понятием чисто географическим. А у нас чуть отъедешь подальше от скоростных шоссе – Радищева вспоминаешь. Вот почему, отмечая, как на глазах хорошеет Москва, испытываю некоторую двойственность: столица, безусловно, лицо государства и должна выглядеть на уровне лучших столиц мира, но когда «лицо» сияет на истощенном теле – это не повод для радости. Все же считаю: не к лицу Москве чрезмерная сытость. Важнее духовное наполнение. Настоящее внимание к культуре. Осознание того факта, что Русский музей у нас один, равно, впрочем, как и Третьяковская галерея.
Они экстерриториальны, их частичка в душе каждого образованного соотечественника. И надо реально осознавать их значение для всех зрителей, «духовной жаждою томимых»…
НАШЕ ДОСЬЕ
Владимир Гусев – кандидат искусствоведения, действительный член Российской академии художеств, член ученого совета Института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, заслуженный деятель искусств РФ, автор многочисленных научно-исследовательских работ и телевизионных программ. В 1988 году сотрудники музея избрали его своим директором с перевесом в 60 голосов. Под руководством Гусева три музейных здания превратились в комплекс из 16 омещений, где число работников составляет 2,5 тыс. человек. 70 тысяч выставок в год, немереный объем реставрации в пяти отданных под юрисдикцию Русского музея дворцах, научное руководство реконструкцией Летнего сада – и все в погоне за неуловимой субстанцией подлинности. Без нее контакта с коллекцией не происходит.
Беседовала Наталия КОРКОНОСЕНКО
