Недавно заместитель Председателя Правления газеты «ПРЕЗИДЕНТ», член-корреспондент РАО Игорь Валентинович Годунов взял интервью у почётного Президента Российской академии образования Николая Дмитриевича Никандрова. Этим интервью открывается новая рубрика газеты «ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА», ведущим которой и является И.В. Годунов.
— Николай Дмитриевич! Какие эмоции Вы испытываете, открывая нашу новую рубрику?
— Чувствую некоторое неудобство. Рубрика называется «ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА», но я с 2013 года таковым не являюсь. Да, я три пятилетних срока подряд был Президентом РАО, но сейчас – почётный Президент – советник Президента и член Президиума РАО. Хотя одновременно для меня это честь — открывать вместе с Вами новую рубрику, которая, уверен, станет интересной.
— Но давайте начнём с самого начала. Откуда Вы родом, кто были родители? Хотелось бы получить на эти вопросы о Ваших давних годах довольно подробные ответы. Ведь Вам скоро исполнится 85 лет – это также один из поводов взять у Вас интервью. И Вы всю жизнь занимаетесь образованием. Так что попробуйте в том числе с профессиональных позиций оценить эту часть разговора на тему «о времени и о себе».
— Я родился в 1936 году в Ленинграде. Мама была медсестрой, папа – рабочим, и жили мы в Пулково под Ленинградом. Когда началась Великая Отечественная война, маму перевели работать в Ленинград, в военный госпиталь. А папу я практически не помню: он был мобилизован ещё в ноябре 1939 года с началом советско-финляндской войны и демобилизован так и не был. Служил рядовым и погиб на Ленинградском фронте в 1944 году.
— С какого времени Вы себя помните?
— Этот, кажущийся таким простым вопрос, на самом деле не имеет простого ответа. Уже взрослым я понял, что подчас то, что, казалось бы, ребёнок помнит с самого раннего детства, на самом деле рассказали ему его близкие. Но я помню, — и, думаю, именно помню, — как при объявлении войны 22 июня 1941 года (мне почти пят лет) сел на свой трёхколёсный велосипед, взял ружьё и поехал на войну. Далеко ли доехал – не помню.
— Значит, Вы – из поколения детей войны?
— Да, конечно. И могу с уверенностью сказать с опорой и на собственный опыт, и на опыт своих одногодков, что дети того поколения взрослели довольно быстро. Процессы взросления специально изучали психологи, в частности много в этом отношении сделал Д.И. Фельдштейн, наш академик и Вице-президент РАО. Среди важных признаков взросления – понимание необходимости и умение брать на себя ответственность, даже, может быть, не зная этого слова. Понятно, что в полном объёме ребенок в пять-шесть лет на это не способен, но сама жизнь того времени быстро учила, что, если ты ведёшь себя как малыш, то можешь остаться голодным, а можешь и жизнь потерять. Эту школу я проходил быстро вместе со своими одногодками.
— А о ленинградской блокаде остались живые воспоминания?
— Конечно. О ней написано много: и исторических материалов, и исследований, и воспоминаний. Конечно, восприятие того времени, быта и людей ребёнком не могло быть абсолютно адекватным. Вот несколько штрихов из моих личных воспоминаний. Помню чувство постоянного голода, голода, который чётко отличается от появляющегося периодически аппетита в наши дни. Когда-то я думал, что запомнить это чувство невозможно; теперь знаю, что ошибался. Помню, как горько плакал, когда узнал, что найденные мною во дворе грибы были «погаными» — так называла их моя бабушка, почему-то не просто «поганками». Помню, что нередко видел тела мёртвых людей на улицах, людей, которых свалил голод, а не бомбы или снаряды, и их не сразу успевали хоронить. Помню бомбёжки, помню то, что взрослые «почему-то» боялись их больше, чем мы – дети. Помню, за что получил свою первую правительственную награду — медаль «За оборону Ленинграда» в 1944 году. Только через много лет узнал, что эту медаль получили более 15 тысяч ленинградских детей, в основном те, кто были постарше меня. Я, нарушая все запреты, как и они, лазал на крыши и чердаки со взрослыми во время воздушных тревог, стремясь огромными щипцами отнести в ящик с песком куски горящего металла от зажигательных бомб. Мне, как я тогда считал, «не повезло». Это было уже в самом конце блокады, обстрелов было меньше, и мне не пришлось отнести ни одного куска. Но «какой-то дядя» – как выяснилось потом, корреспондент газеты, — сфотографировал меня, и я тоже получил медаль «За оборону Ленинграда». Тоже — потому что её получила и моя мама, и три её сестры. Так что сегодня я, единственный из них оставшийся в живых, храню чудом сохранившиеся пять медалей. Этой я горжусь не меньше, чем орденами, которыми меня много позднее награждали наши Президенты В.В. Путин и Д.А. Медведев.
— Теперь давайте поговорим о школе, но уже не о школе жизни, а той, в которую Вы поступили в семь или шесть лет. Расскажите немного о ней и о Ваших учителях.
— Позвольте ещё немного о дошкольных годах. Мама часто брала меня с собой в госпиталь, и это имело важные последствия. Может быть, одно из них — то, что я остался живым. Ведь голод был страшный. Не буду приводить статистику, она известна. В нашей семье все прошли через это голодное время, а моя двоюродная сестра, дочь маминой сестры, умерла от голода.
Когда я был с мамой в госпитале, красноармейцы очень по-доброму относились ко мне, кто-то угощал кусочком сахара, кто-то печенинкой. Цена этих угощений была высока — иногда ценою в жизнь. А я читал красноармейцам стихи и даже пел песни. Какие стихи? Например, патриотические стихи С.В. Михалкова, о чём через много лет я рассказал ему, когда уже был Президентом Академии, а он, наш замечательный поэт, — академиком. Хочу сказать и о том, что пел. Пел, например, «Мы летим, ковыляя во мгле, мы летим на подбитом крыле». Пел на русском, не зная, что песня была написана на английском, и речь шла о наших англо-американских союзниках в войне с Германией. О том, что эти союзники в апреле-мае 1945 года планировали напасть на СССР 1 июля, я узнал только в начале двухтысячных годов, когда была рассекречена «Операция немыслима» (Operation unthinkable). В 1987 году, читая лекции в США, я спел эту песню по-английски студентам Гарвардского университета и сорвал аплодисменты. Не уверен, что сорвал бы сейчас с учётом уровня наших отношений с США.
А теперь о школе. Я поступил в школу в 1944 году, то есть почти в восемь лет, и всё время проучился в одной и той же 30-й мужской средней школе Василеостровского района города Ленинграда. Учиться мне нравилось, нравилась и школьная жизнь за пределами учёбы. Но эта краткая фраза покрывает такой большой временной промежуток, что требует пояснения. Самые первые годы запомнились интенсивным общением – ведь до школы из-за частых переездов естественной детской дружбы сложиться не могло. Слово «общение», думаю, я тогда не употреблял, возможно, и не знал, но радость от общения точно испытывал. Кроме того, я помню, – хотя больше эмоционально, нежели аналитически, – что учителя различными способами старались сдружить нас, поощряли взаимопомощь.
Навсегда запомнил, например, такой случай. Мы все были блокадные, истощённые дети, нам всегда хотелось есть. Но однажды наша учительница Линда Августовна (фамилию так никогда и не узнал) предложила нам всем сложиться по ложке винегрета для особо хилого парнишки – и никто не отказался. А винегрет давался в блюдечках, так его было мало. А это ведь значит ещё, что в школе кормили, и даже такой убогий в то время школьный завтрак был очень важен для всех.
Меня научили немного читать ещё до школы, а в школе я очень быстро овладел и техникой чтения, и интуитивной почти абсолютной грамотностью. Орфографических и пунктуационных ошибок не делал практически никогда, поэтому, когда учительница заболевала, мне иногда поручалось читать какую-нибудь книгу всему классу. Признаюсь, я этим очень гордился, и если когда-либо это поручалось другому (наверное, в воспитательных целях), я испытывал, как бы выразился сейчас, некоторый дискомфорт.
Школа была одна, но учителя менялись. Тем увереннее и с некоторой статистической определенностью я могу сейчас сказать, вспоминая себя ребёнком, что плохих учителей (злых, сердитых, выделявших любимчиков – именно это важно детям, о компетентности и методической умелости они судить не могут) не было. Разумеется, как всегда и везде, многие учителя имели прозвища, но чаще не обидные, над многими мы подшучивали, иногда не очень изящно, что почти граничило с хулиганством. Я этим тоже грешил, имел соответствующие записи в дневнике. Однако хорошо помню, что учителя как-то нас берегли, я не помню случаев исключения из школы за то, что реально можно было назвать хулиганством. Помню и то, что, когда у учителей что-то случалось в семье, мы немедленно превращались в самых послушных детей, что для нас было естественно.
В середине 1980-х годов появилась педагогика сотрудничества. Но, вспоминая свои школьные годы и нисколько не уменьшая роль педагогов, которые эту педагогику развивали, я не могу уйти от мысли, что, по крайней мере в нашей школе, она уже была в те давние времена. И не только в нашей. Мне приходилось общаться со многими выпускниками тех лет (напомню, я – школьник с 1944 по 1954), и они в большинстве своём так же оценивали свои школы. Разумеется, были исключения, были и разные учителя, обобщать всегда трудно. Но, по мнению многих моих однокашников и однолеток, «Чучело» – фильм не про нашу школу. «Доживём до понедельника» – ближе к ней, хотя то, что происходило в учительской и что хорошо показано в фильмах, мы не всегда видели.
Время, конечно, было другое. И если как-то оценить воспитательную систему, то сразу надо сделать поправку на одно, уже упомянутое мною обстоятельство, – это была мужская школа. И второй важный момент. Это было время «административно-командной системы», время «культа личности». Естественно, ни тот, ни другой термины не отражают той жизни во всём её многообразии, именно поэтому беру их в кавычки. И когда я слышу о «винтиках», о «казарме» и тому подобное, я не узнаю ни той жизни, ни людей того времени вокруг себя. Понятно, что семилетнему ребёнку в этом было и не разобраться, но в конце школы, лет в 16-17, я уже кое-что соображал.
Что мы видели и что нет? Отмечались все революционные праздники, отмечались школьными линейками, пионерскими и комсомольскими собраниями, соответствующими выступлениями лидеров школьного, классного, отрядного и звеньевого масштаба. И, конечно, пока шла война, уделялось внимание героизму советского народа, борьбе с фашизмом, конкретному продвижению наших войск. Помню, как мы гордились своей Родиной, её силой и величием, как мы тогда его понимали. Но и эстетическому воспитанию время уделялось. Жили бедно, по крайней мере, те ребята, кого я лучше знал. Поэтому фильмы, которые крутили в затемнённом коридоре школы, мы все очень ценили, хотя и походы в кино, в отличие от современности, были общедоступны. Нередко ходили бесплатно или почти бесплатно в театры, а музеи для младших школьников были бесплатны все, включая Эрмитаж.
Не видели мы в большинстве случаев того, что реально было, но о чём не принято было говорить – репрессии и всё, что с ними связано. Не буду повторять того, что уже не раз обсуждалось и писалось в этой связи. Я делаю здесь акцент на том, что ни разу ни в классе, ни в школе не слышал разговоров на эту тему. Но это было. Сам я лишь позднее узнал, что дед был священником, был арестован и позднее расстрелян, ещё позднее реабилитирован, что мама и её сестры были соответственно «лишёнками», то есть ограниченными в правах.
Когда поступал в университет, с удивлением увидел, как мне показалось, чересчур подробную анкету. Хотя анкеты, которые заполняешь сейчас при поездке в некоторые зарубежные страны для их посольств, ещё более подробны. Но тогда никаких трудностей в общении в зависимости от социального происхождения и зарплат родителей мы не испытывали. Не было и трудностей при поступлении в Ленинградский университет. Я поступил по результатам собеседования как обладатель серебряной медали.
Вспоминая это сейчас, сравнивая с современной ситуацией, не могу отделаться от мысли, что и тогда всё-таки было социальное расслоение. Мама растила меня одна, а отец моего лучшего школьного приятеля был доцентом с зарплатой в 8 раз выше маминой. Но это никак не мешало нам общаться, бывать друг у друга дома. То есть дело не только в разнице зарплат, а в том настрое, который передаётся детям школой и всей системой социализации. Назвать ту систему «уравниловкой» не могу. Однако заранее готов принять критику в том смысле, что видел и мог сознательно оценивать только небольшой отрезок реальной жизни. Сразу же вспоминается известный рассказ о том, как трое слепцов оценивали слона, ощупывая его с разных сторон. Допускаю, что мне просто повезло.
— А как школа была оборудована, особенно кабинеты естественных наук?
— Я бы сказал, что по тем временам школа была неплохо оборудована, хотя это была обычная школа. Того, что сейчас наш академик В.Г. Разумовский удачно называл «меловой физикой», что есть, увы, в некоторых школах сейчас, не было. Нам показывали много физических, химических и других экспериментов, практически вся неорганическая химия была построена на эксперименте, и независимо от всяких прочих пристрастий все любили эти уроки. У нас не было компьютеров, но показывали учебные фильмы, давали слушать пластинки при изучении иностранных языков.
— А какие были отношения между учителями и школьниками?
— В этом смысле у меня сохранились самые добрые воспоминания. Кое-что я сказал чуть раньше. Добавлю, что в старших классах учителя уже относились к нам как ко взрослым. Помню, как обсуждали в девятом классе вопрос, надо ли учителям обращаться к ученикам на «Вы». Решили вопрос положительно – надо, но одновременно согласились и с тем, что обращение на «ты» есть своего рода похвала и поощрение, определённый показатель дружеской близости.
Один известный выпускник Московского университета дореволюционного периода в своих воспоминаниях написал: «Мы мало вынесли из университетских лекций, но много вынесли из университетской жизни». О себе могу сказать, что школа, а позднее университет дали мне много и в том, и в другом отношении. Я не понимаю, когда люди, вспоминая свою школу, обсуждая школы вообще, вместо естественного и справедливого чувства благодарности, негативно отзываются. Конечно, было всё. Трудно себе представить 10-11 лет безоблачного школьного счастья. Но я своей школе бесконечно и безоглядно благодарен. Благодарен и своим учителям.
— Вот теперь немного об учителях.
— Если вспоминать именно учителей, о своей первой учительнице, Линде Августовне, я уже немного сказал. Можно было бы рассказать не только об этом давнем эпизоде из послеблокадных ленинградских времён, ведь она научила нас ещё многому. Но, вспоминая именно этот эпизод, я понимаю, насколько же правильно было в варианте закона «Об образовании» 1996 года сменить приоритеты и определить образование как «воспитание и обучение», а не «обучение и воспитание», как было написано в 1992 году, в год принятия этого Закона. Допустим, что мальчишки из 1 «А» класса моей тридцатой мужской средней школы Василеостровского района города Ленинграда не выучили бы что-то сегодня. Даже не важно по чьей вине: из-за своей лени, из-за недосмотра или неопытности учителя, из-за несовершенства методических материалов и тому подобное. Они с большой вероятностью могли бы выучить это завтра. С воспитанием дело обстоит сложнее. И я, уверен, та прививка добра, которая тогда была сделана, – а другие примеры такого рода, может быть, просто стёрлись из памяти, – была нужна и необходима всем.
И второе, что тоже с очевидностью следует из того эпизода. Наши учителя – это не только люди, которые нас по долгу службы учили в школе, вузе, других учебных заведениях. Это все люди, которые научили нас доброму и значимым аспектам жизни, научили общаться, помогать, прощать, любить «просто так», а не «за что-нибудь». Мне на самом деле повезло, потому что и после школы жизнь сводила меня с людьми, общение с которыми заставляло вспомнить моих первых учителей. Два примера из жизни.
Сначала – из «не совсем взрослой», студенческой (психологи говорят о «втором юношеском» возрасте). Я студент филологического факультета Ленинградского университета. Среди многих интересных преподавателей двое были замечательны уже тем, что иногда говорили друг с другом по-латыни и по-древнегречески, и такое, признаюсь, впечатляло. Это были Яков Михайлович Боровский, преподававший в нашей студенческой группе, и Аристид Иванович Доватур, который работал в параллельной группе.
В перерыве между лекциями подходит ко мне Аристид Иванович и говорит: «Николай Дмитриевич», – а Николаю Дмитриевичу нет еще девятнадцати,- «у меня два билета в театр, но так ужасно болит зуб, возьмите, билеты всё равно пропадают». Жили мы бедно, и поход в Мариинку (уже тогда мы называли именно так Государственный академический театр оперы и балета имени С.М. Кирова – без всяких отрицательных эмоций по отношению к Сергею Мироновичу) всегда был подарком судьбы. В тот раз судьба распорядилась так, что этот подарок был вручён мне А.И. Доватуром. Я для приличия спросил: «Удобно ли?», поблагодарил, взял билеты, посочувствовал по поводу больного зуба. Но минуты через три увидел, как «больной» заразительно смеялся, с кем-то разговаривая, что явно не вязалось с острой зубной болью. Я сразу понял, что это была уловка – заставить меня взять билеты и при этом не обидеть. Я оценил человеческую доброту и педагогическую мудрость профессора.
Через много лет, будучи уже доктором наук, я побывал дома у Аристида Ивановича. Это была ленинградская коммуналка, ему принадлежала большая комната, которая на три четверти была заставлена книжными полками, а половина напольного пространства была занята бутылками из-под кефира. Профессор, заведующий кафедрой мог позволить себе гораздо больше. Но это был бессребреник, человек, беспредельно преданный науке и любивший людей. Когда-то, ещё при его жизни, я с удивлением узнал, что он отбыл срок в лагерях. Я знал его слишком мало, чтобы делать об этом выводы. Однако почти уверен, что это было по пустому, но тогда наказуемому навету. Тем более достойно уважения, что это не помешало ему делать добро.
Вот таким был Аристид Иванович Доватур, не учивший меня никакому конкретному предмету, но мой Учитель. Учитель с большой буквы.
Скажу и о другом Учителе, который тоже не научил меня какому-либо предмету, но дал незабываемый жизненный урок. Я был уже молодым доктором наук, заведующим первой в стране кафедрой педагогики высшей школы Ленинградского педагогического института имени А.И. Герцена (теперь – Российский государственный педагогический университет, носящий то же имя). Ректорствовал тогда Александр Дмитриевич Боборыкин, член-корреспондент АПН СССР. В общении он был немного вельможен, хотя никаких конкретных случаев высокомерия или недоброжелательности не припомню. И вот в один совсем – именно из-за этого случая – совсем не прекрасный день вызывает меня Александр Дмитриевич и говорит, что надо написать письмо с осуждением Сахарова. Да, такие письма тогда писали, писали и отдельные люди, и коллективы. Мне, слава Богу, не приходилось. Но положение было непростым. За отказ тогда (1970-е годы) можно было поплатиться – во всяком случае, иметь неприятности на работе. Я никогда не был диссидентом, был просто нормальным советским человеком. Но, понимая всю серьёзность того момента, подумал буквально секунды и сказал А.Д. Боборыкину, что такого письма писать не буду. Последовала пауза минуты на полторы, в течение которой Александр Дмитриевич смотрел то на меня, то на стол попеременно. После чего сказал: «Считайте, что этого разговора не было».
Но разговор-то был, и я ждал последствий. Никаких последствий не было, и вот это я навсегда запомнил, как лучшую характеристику А.Д. Боборыкина. Судя по тому, что такого письма из ЛГПИ им.А.И.Герцена так и не поступило (а я после этого эпизода особенно внимательно просматривал газеты), подобный ответ, возможно, дали ректору и некоторые другие мои коллеги. Это значит, что он брал на себя большую ответственность, такую, которую может взять на себя только настоящий Учитель.
Будем же помнить своих учителей. По причинам, которые не надо объяснять, обычно учителя уходят из жизни раньше, чем их ученики. Я очень люблю вспоминать слова замечательного русского поэта В.А.Жуковского:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим присутствием животворили,
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию: были.
— Хорошо, что по некоторым вопросам, связанными со школой и образованием в Ваши ранние годы, Вы говорили, может быть, более подробно, чем это принято в интервью. Вам, наверное, самому интересно было вспомнить то, что теперь можете оценить как профессионально занимающийся педагогикой и образованием человек?
— Открою небольшой секрет. Часть того, что я говорил в ответ на некоторые Ваши вопросы, я обдумал несколько раньше и даже написал как материал для Попечительского совета МПГУ по поручению этого Совета, членом которого являюсь. Благо, я надеюсь, никто не осудит меня за этот «самоплагиат».
— Теперь будем больше говорить о современности, хотя всегда сможем вернуться к каким-то моментам былых времён. Вот, кстати, актуальный вопрос современности. Вы упомянули плагиат. Теперь применительно к защитам диссертаций он измеряется даже в процентах, обсуждается в статьях и иногда приводит к скандалам на защитах. Как Вы, будучи неоднократно членом, учёным секретарём и председателем диссертационных советов, относитесь к поиску плагиата в диссертациях?
— Знаете, иногда в соцопросах даются шкалы для оценки чего-либо. Так вот применительно к затронутой проблеме, я бы сказал – в основном отрицательно. Конечно, если некто выдал чужую работу за свою, или, читая что-то некоего автора, замечаешь примеры и аргументацию другого, то это неприемлемо. Но речь здесь идёт о порядочности, которую нельзя измерять в процентах, она либо есть, либо её нет. Как говорится, двоичная система. Вообще излишняя формализация очень часто мешает. Сколько уже говорилось о том, что учителя измучены отчётностью, в том числе количественной. Не меньше претензий и от учёных, которые вместо того чтобы поставить ещё эксперимент или просто найти время подумать над очередным проектом, исчисляют индекс Хирша или РИНЦ и даже иногда платят за помещение статей в журналах. Классик говорил, что наука только тогда достигает совершенства, когда ей удаётся пользоваться математикой. Но здесь, повторю свою мысль ещё раз, речь идёт не о науке, а о порядочности или её отсутствии.
— Задам очень сложный вопрос. Вы были Президентом РАО три пятилетних срока – 1997-2013 годы. Что Вы считаете достижениями и недостатками в Вашей работе за всё это время?
— Вопрос этот сложен только в том смысле, что надо мысленно окинуть взором многие факты и события. Кроме того, надо иметь в виду, что не все плюсы и минусы зависят только от первого лица (я вспоминаю ещё раз название Вашей рубрики – «От ПЕРВОГО ЛИЦА»). И, как я понимаю, Вы говорите о моей работе Президента, а не об исследованиях и практических делах членов Академии и её сотрудников. Обо всём этом не хватит времени рассказать даже в самом пространном интервью.
Считаю своим достижением, что стремился и сумел сделать структуру и организацию труда в Академии достаточно комфортной и способствующей продуктивности в работе. Но и здесь, не всё зависело только от меня. Например, благодаря общим усилиям Президентов всех действовавших государственных академий именно в годы моего президентства выплаты академикам и членам-корреспондентам были существенно увеличены. Но для этого нужны были, повторюсь, совместные усилия Президентов всех академий, а также понимание и поддержка Президента и Правительства РФ. Повышались также зарплаты учёных и учителей экспериментальных школ (пусть не так существенно, как бы хотелось), открывались новые институты и лаборатории.
В настоящее время многое утрачено. Академия лишилась своих институтов, которые лишь сохранили словесную добавку «РАО», а также экспериментальных школ. Я далёк от мысли винить в этом Президентов, которые сменили меня на этом посту. Они лишь вынуждены были выполнять соответствующие пункты принятых тогда законов, регулирующих науку и научно-техническую политику. И всё же в результате институты теперь не подотчётны Академии, их руководители назначаются не Президентом РАО, да и самих институтов стало меньше. Надо сказать, что отношения Академии и Министерств взаимно уважительны, и это внушает надежду. В частности, надеюсь, что институты вернутся к Академии, так как Академия без институтов – такая ситуация случилась впервые в истории России в последние два века.
— Вы сказали о том, что сумели создать комфортную, способствующую продуктивности структуру и организацию труда во «вверенной Вам Академии» — так иногда говорят. И что, в Академии не было несогласий и споров, во всём – тишь да гладь да Божья благодать?
— Разумеется, были и несогласия, и споры. Ведь, как было давно и справедливо сказано, полное согласие бывает только на кладбище. Но здесь, как говорили в одном, теперь, увы, не нашем городе, есть «две большие разницы». Одно дело, когда есть различные точки зрения на некий предмет и они конкурируют на деловой основе без сведения споров на личности. Совсем другое дело, когда именно личные пристрастия, симпатии и антипатии оказываются на самом деле реальным двигателем споров, а сама их материя оказывается лишь инструментом в этой борьбе личностей. Очень чёткую рекомендацию, а для верующих – наказ — даёт христианское учение: ненавидеть грех, но любить грешника. Иногда это трудно разделить. Я старался никогда не переходить на личности, насколько мне удалось – судить не мне.
— И всё же есть хоть один пример Вашего личного несогласия с кем-либо из членов Академии, и как Вы разрешили трудность?
— Прямо, дорогой Игорь Валентинович, «имена – явки – пароли»? Но раз вопрос задан… Есть у нас очень известный академик – Александр Григорьевич Асмолов. Среди многих научных и практических проблем, которыми он успешно занимался с давних времён, является продвижение идеи вариативности в содержании школьного образования. У меня не вызывает возражения сама идея вариативности, но оценка меры вариативности у нас очень разная. Я всё же за гораздо большую меру единства в содержании образования, например, за большее единообразие в преподавании истории и обществознания. Вспомним 90-е годы. Тогда была вполне возможна и реально существовала такая ситуация. Один учитель в школе, опирающийся на какой-то учебник истории, в своём классе излагал точку зрения на личность И.В. Сталина как на гения всех времён и народов. Другой учитель в другом классе той же школы, опирающийся на другой учебник истории или многочисленные публикации того времени, описывал И.В. Сталина как виновника всех наших трудностей во время Великой Отечественной войны и даже причин самой войны. А ведь это – доведённая до абсурда вариативность, хотя сам А.Г. Асмолов ничего подобного не писал.
Почитайте критику А.Г. Асмолова в некоторых наших СМИ. Не буду даже цитировать то, что, на мой взгляд, является полным безобразием. Но, уверен, Александр Григорьевич не вспомнит ни одного неуважительного высказывания в свой адрес с моей стороны, и я был одним из тех, кто голосовал за него в 2008 году, когда он избирался в академики. Кстати, это было во время моего президентства. И здесь не нужно никакого – цитирую Вас – «разрешения трудности». Александр Григорьевич как учёный имеет право на свою точку зрения, моя задача как Президента была не мешать ему в этом.
— И последний вопрос. Недавно Общее собрание РАО избрало нового Президента – бывшего министра, потом председателя Попечительского совета РАО О.Ю.Васильеву. Ваши надежды?
— Вообще-то Вы как участник Общего собрания могли бы и не задавать этот вопрос – всё слышали сами. Но, как я понимаю, это – интервью для наших потенциальных читателей. Я тайно – такова процедура – голосовал за Ольгу Юрьевну, кроме того, до этого голосования публично выступил в её поддержку. Причём не на одном собрании, а на двух. На одном — при избрании её академиком, на другом — при избрании Президентом РАО. Для меня было особенно важны при решении этого вопроса два обстоятельства. Ольга Юрьевна на посту министра однозначно выступала за приоритет воспитания и столь же однозначно — против понимания образования как услуги. Думаю, это было не просто, поскольку противоположных позиций придерживаются некоторые известные представители нашего либерального крыла.
— Но ведь и некоторые Ваши коллеги — академики критиковали Ольгу Юрьевну и устно, и письменно. В частности, А.Г.Асмолов в своём письме и в другом письме несколько академиков обратились к нам – я ведь тоже член Академии – с открытым письмом соответствующего содержания.
— Естественно, я об этом помню. Но это ещё раз подтверждает, что разные точки зрения могут у нас мирно сосуществовать, в том числе и по кадровым вопросам. Так что желаю Ольге Юрьевне всяческого успеха на этой – как сам убедился – нелёгкой должности. И, кстати, не вмешиваясь в политику газеты «ПРЕЗИДЕНТ» и открывая вместе с Вами рубрику «ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА», напомню, что теперь именно она – первое лицо в Академии. Возьмите у неё интервью о планах развития РАО!
— Непременно последую Вашему совету! Благодарю за интервью и хочу ещё раз напомнить Вам, что одним из поводов для него – Ваш предстоящий восемьдесят пятый день рождения. Немного нарушая обычай, заранее поздравляю!
— Вам спасибо за интересные вопросы и, конечно, за поздравление. Но уж раз речь зашла о поздравлении, ведь сегодня – день рождения Президента нашей страны Владимира Владимировича Путина. Давайте мысленно поздравим его, а, может быть, он и прочтёт газету. Я бы хотел не как ответ на заданный Вами вопрос, а в инициативном порядке вспомнить эпизод из своей жизни, прямо связанный с В.В. Путиным. Владимир Владимирович вручал мне два ордена – «Орден Почёта» в 2003 году и орден «За заслуги перед Отечеством» в 2006 году. И при вручении первого ордена я попросил разрешения сказать несколько слов. Конечно, поблагодарил за награду, но сказал и то, ради чего сейчас вспоминаю эту процедуру награждения. Я сказал, что не очень уверен в быстром экономическом росте России с учётом того состояния, в котором она тогда находилась. Но искренне и бесконечно благодарен Президенту за то, что именно с его приходом к верховной власти в России стали серьёзно ценить понятие патриотизма и работать над его воспитанием в умах и сердцах молодёжи. Я бы и сейчас повторил это. Давайте пожелаем В.В. Путину, которому исполняется 69 лет, здоровья и успехов. Его успехи – это и успехи всей нашей Великой Страны!
Справка от редакции по Н.Д. Никандрову:
Никандров Николай Дмитриевич родился 20 октября 1936 года в Ленинграде. Окончил в 1959 году филологический факультет Ленинградского университета, работал учителем, затем преподавал в высших учебных заведениях Ленинграда. С 1968 года — доцент, профессор, заведующий кафедрой, декан в Ленинградском государственном педагогическом институте им.А.И.Герцена. С 1983 года в Москве в системе Академии педагогических наук СССР, позднее – Российской академии образования.
Доктор педагогических наук (1976), профессор (1976), академик АПН СССР (1990), академик РАО 1992. С 1997 по 2013 год – Президент РАО. С 2020 года – Почетный Президент РАО.
Награжден медалью «За оборону Ленинграда» (2944), орденом Почёта (2003), орденами «За заслуги перед Отечеством» 4-й (2006) и 3-й (2011) степени.
Лауреат премий Президента РФ (2001) и Правительства РФ (2009).
