Согласно определениям, ключевая ставка – инструмент денежно-кредитной политики, необходимый для инфляционного таргетирования. Однако объяснения механизма инфляционного регулирования с применением ключевой ставки больше напоминает «легенды бретонского леса», где волатильность рубля и инфляция парят над лесом в виде огнедышащих драконов, а феи и гномы-производители вынуждены прятаться по кустами.
Приведу простой пример. Представим, что некий производитель регулярно пользуется кредитными продуктами для восполнения оборотных средств, но в какой-то момент банк повышает ему процентную ставку. Чтобы сохранить показатели эффективности производитель будет вынужден увеличить цены на реализацию своей продукции пропорционально увеличению себестоимости.
Таким образом, получается прямая зависимость роста инфляции от повышения ключевой ставки. Такую зависимость можно наглядно отобразить на графике соотношения роста ВВП и ключевой ставки в России в периоды 2005 – 2007 и 2010 – 2014 годов.
Казалось бы, очевидно, что завышенная ключевая ставка растормаживает экономику путем сжатия денежной массы и сокращения объемов производства. Однако 16 декабря 2016 года Совет директоров ЦБ принял решение сохранить ключевую ставку на уровне 10% годовых.
Также на сайте Банка России опубликован документ: «Основные направлений единой государственной денежно-кредитной политики на 2017 год и период 2018 и 2019 годов», в котором говорится о необходимости поддержания ключевой ставки на уровне 10%.
Обосновывается это решение нежелательным повышением уровня долговой нагрузки и инфляционными рисками. Однако Совет директоров почему-то не хочет принимать во внимание тот факт, что долговую нагрузку в реальном секторе создает не объем займов, а проценты за их использование.
Но как обстоят дела в развитых странах?
Как видно из приведенного графика, Россия не стремится заимствовать положительный опыт у развитых стран. Не думаю, что в Японии или в США вопрос с инфляцией стоит как-то иначе.
Отдельного внимания заслуживает формулировка документа об основных направлениях развития об «избытке ликвидности в предстоящие три года». Больше напоминает какой-то черный юмор, когда в голодные годы у государства много провианта, но гражданам его не дают, чтобы не объелись.
Однако этот профицит ликвидности легко объясняется не отсутствием спроса, но отсутствием возможности реального сектора пользоваться дорогими кредитными продуктами.
А последствия сохранения установившегося курса денежно-кредитной политики можно сформулировать весьма просто – сохранение снижения конкурентоспособности экономики, ее деградации, технологического отставание и снижение уровня материального благосостояния граждан.
Последние три года «умеренно жесткой денежно-кредитной политики ЦБ» наглядно показали устойчивый рост числа несостоятельных предприятий, в том числе реализовывавшие долгосрочные инвестиционные проекты по причине одностороннего пересмотра условий кредитования.
Николай Артамонов, первый вице-президент Российского центра Парламентаризма
