Галилей, Церковь и Истина

Здание современной науки построено на мифологическом фундаменте. Но узкие специалисты, занятые своим «рытьём подземных ходов» к драгоценному кладу, не видят всей картины и не замечают зыбкости положения. Лишь редкие мыслители могут приподняться над ситуацией и рассмотреть сказочный образ Ньютона, а также понять причины поджога библиотеки ИНИОН.

Среди персонажей средневековья ярким пятном выделяется астроном Галилео Галилей. Его спор с церковниками и торжество над «обскурантизмом попов» – всё это на поверку оказывается очередным мифом.

Испанский философ Ортега-и-Гассет давно подметил, что причины процесса над Галилеем сокрыты, «скорее, в мелких интригах отдельных группировок, нежели в каких-либо догматических установлениях церкви».

А ведь, справедливости ради, необходимо вспомнить, что уроженец Пизы Галилей носил ни много, ни мало – пафосный официальный титул «философ и главный математик эрцгерцога Тосканы». То есть был он человеком не простым.

И хотя об инквизиционном процессе над ним в 1633 году написано море книг, настоящих исследований почти не сыскать, в тех единицах, что всё же встречаются, можно выудить следующее.

Зарубежные историки сообщают, что Галилей отнюдь не был либералом. Да, он полагал, что просвещённое папство станет эффективным инструментом научного прогресса, но есть один малоизвестный факт.

Между кардиналом Маффео Барберини – будущим римским папой Урбаном VIII – и Галилеем в 1623 году состоялся разговор. Он был записан биографом понтифика Агостино Ореджи: «Барберини высказал все, о чем размышлял в одиночестве, а в конце беседы спросил: способен ли Бог расположить орбиты планет, звезд и всех видимых небесных тел иным образом, изменив при этом все расстояния, координаты и направления движений светил? Если бог способен это сделать, то можно ли тогда полагать пределы божественной силе и мудрости? Услышав такие слова, сей ученейший муж Галилей погрузился в глубокое молчание».

Урбан стоял на позициях «теологического скептицизма» и требовал от Галилея признания того, что наряду с естественной причинностью существует также причинность иного рода – сверхъестественная, или божественная, и её надо учитывать.

Также Урбан требовал от Галилея признания ограниченности человеческого понимания природной реальности, а также принципиальной непознаваемости истинных причин природных явлений. В общем, вполне естественные требования, которые сегодня общепонятны и общеприняты.

Однако учёный-кардинал и будущий римский папа такую методологию познания. Если натурфилософское утверждение противоречит библейскому тексту, и это противоречие оказывается неразрешимым для человеческого разума, то следует признать теорию, наилучшим образом согласующуюся с текстом Священного Писания и с теологической традицией. Его объяснение этого посыла понятно – ибо Библия является единственным источником достоверного знания.

Позиция Галилея состояла в другом. Галилей требовал вообще убрать непостижимые аспекты из научных рассуждений. По его мнению, они вообще не должны приниматься во внимание в натурфилософских рассуждениях. И это потому, что Бог наделил человека способностью познавать только тварный мир.

То есть Галилей выделил в отдельную науку материализм. А остальное – отбросил.

А вот теперь самое главное: таким своим подходом Галилей предлагал выбирать из всего многообразия только те толкования Священного Писания, которые наилучшим образом отвечают данной теории. Он предлагал подгонять Библию под материальный контекст, завуалировано говоря об этом, как о толковании библейского текста в рамках некоего «здравого смысла».

В литературе процесс над Галилеем принято трактовать, как столкновение науки и религии, в котором Галилей выступает в роли борца с религиозными предрассудками за свободу мысли.

Но такая картина совершенно не соответствует действительности.

С одной стороны, многие священнослужители поддерживали взгляды Галилея – это Пьеро Дини, Паоло Фоскарини, Фульдженцио Миканцио, Асканио Пикколомини и даже Винченцо. Макулано. Иезуиты Кристоф Шайнер и Орацио Грасси спорили с Галилеем, но это был натурфилософский спор, а не защита христианской догматики от научных поползновений. С другой стороны, далеко не все натурфилософы и математики были на стороне Галилея, а он был глубоко верующим человеком и вполне добропорядочным католиком.

В итоге суд над Галилеем преследовал цель обличить сам галилеевский поход в науке, которым тот сводил явления к примитивному материалистическому пониманию и убирал из сути вещей и их взаимодействий внутренний стержень. Церковь же выступала в данном споре, как последовательный поборник интересов традиционной науки.

Сегодня, по прошествии многих веков, мы начинаем понимать, что Галилей был неправ. Его примитивный материализм разбился об компьютеры, возымевшие искусственный интеллект. И именно таким образом проявился Бог.

Однако за прошедшие века и церковь деградировала. Она совершенно отошла от научности и ушла в некую религиозную нирвану, где из всего материалистического остались только молитвы и деньги.

Но всё же, уходя от религиозной риторики, сегодня мы можем назвать Бога и вселенским разумом, и мыслящим полем, и душой, и управляющей матрицей, и программой, и алгоритмом – всем тем, что неявно делает тела живыми и реализует взаимодействия. А последователи Галилея, тем временем, настойчиво пытаются найти понимание сути вещей в ньютоновских понятиях «силы».

Светлана Ветрова