Разведчик обязан быть оптимистом
Пять лет связником легендарного нелегала был Юрий Соколов. После США последовали командировки в другие страны.
– Юрий Сергеевич, ваша командировка в США была, как пони-маю, далеко не последней?
– На научно-техническую разведку за рубежом я работал 25 лет. После Штатов были Англия, Австрия, Женева…
– Вы извините за этот мой вопрос. Но не задать его нельзя. Такое ощущение, что награды вас как-то обошли.
– Как вам объяснить? У меня, полковника, 50 лет выслу-ги и несколько орденов. Еще на рубеже 1948–1949 годов в Нью-Йорк, где я служил, приехала представительная делегация: писатель Фадеев, кинорежиссеры Герасимов и Чиаурели, академик Опарин… Мне, молоденькому сотруднику представительства Советского Союза при ООН, поручили всю эту знаменитую компанию сопровождать. И однажды Сергей Герасимов (он взял на себя роль главного) попросил показать им китайскую часть Нью-Йорка. Столько о нем слышали. Вечером сели, дружно потеснившись, в мою машину, приехали, побродили по Чайнатауну. И попросил Герасимов зайти в китайский ресторан. Я предупредил, что блюда могут оказаться дорогими. Тогда у нас была такая бедность – командировочные крошечные, их и на столовую-то порой не хватало, иногда у членов даже высокопоставленных делегаций вообще не было денег, случались конфузы – не могли иногда рассчитаться. Но тут вступил в разговор Фадеев, сказал, что «будем тратиться в соответствии с имеющейся наличностью». Зашли в маленький ресторанчик, и Фадеев, которому я перевел меню, все быстро понял. Заказали чай, а потом – бисквиты. Разговор был оживленный, люди эти столько знали… Неожиданно Фадеев мне говорит: «Смотрите, товарищ Соколов…»
– Неужели так официально друг к другу обращались?
– Так было принято. «Товарищ» – слово хорошее. И Фадеев – мне: «Разрезал я этот их бисквит, а там какая-то ленточка. Что на ней написано?». Перевожу: «Вас ждет успех». Товарищ Герасимов сразу: «А у меня?». Тоже нечто похожее. И тогда все обращаются ко мне: «Что в вашем бисквите?». На моей ленточке значится: «Never be afraid!» – «Никогда не бойся!», да еще с восклицательным знаком. Прямо дали мне американцы, второе после Яцкова с Семеновым, благословение. Очень оно было кстати. Я им воспользовался.
– И вы всегда верили в приметы, спокойно шли на операции?
– У нас с вами разговор получился честным. И скажу вам, что я в приметы не верю, никаких зарубок для себя не делал. Но приятные воспоминания облегчают жизнь. Разведчик не должен быть самоуверенным, а вот оптимистом – обязан. Меня будущие профессионалы спрашивали о волнении. Правда ли, что его можно подавить, избежать? Я волновался всегда, когда готовил операцию, волновался перед тем, как провериться – есть ли наружное наблюдение, обеспечена ли безопасность перед встречей. Волновался, но до порога. Как только уходил из нашего прикрытия, из резидентуры, из представительства или посольства, то сказать, что я чего-то боялся или так уж волновался – нельзя. Я весь уже в другой работе, я полностью ей посвящен. Остального на данный момент не существует. Концентрировался на определенной задаче, сосредотачивался на определенных шагах, которые были запланированы. Все мое внимание – лишь туда, есть план, который необходимо выполнить. Иначе в разведке нельзя.
– Вы женаты полвека. Супруга с первых шагов знала, кто вы и чем занимаетесь?
– Знала и переживала. Иногда очень глубоко. Старался ее беречь. Если предполагал быть дома к 12 ночи, то заранее предупреждал: буду в два часа, спи. Но нервов тратилось немало, супруга успокаивалась, только когда я поворачивал ключ в двери. Могла и притвориться, что спит. Однажды комендант нашего дома, американец, убил своего соотечественника – жильца из соседней с нами квартиры. Убийцу нашли, подъехала полиция, мигалки, прожектора. Я в тот момент – на встрече, и супруга подумала, что ждут как раз меня. Подъезжаю к дому, вижу всю эту картину, но остаюсь спокойным. Ничего у них на меня нет, со мной – никаких улик, документов. Да в конце концов и дипломатический иммунитет. Вхожу в подъезд, никто не обращает внимания, поднимаюсь… И тут жена бросается в объятия. Но беспокоиться, сами понимаете, у нее основания были. Тем более у нас дети – три дочери.
– А хоть что-то успевали видеть кроме разведки?
– Удивительно, но успевал. В кино мы ходили, в театрах бывали, иногда самых тогда модных. Слушал Кросби – вот это голос! Бенни Гудман все поднимался, поднимался, и вдруг на наших глазах его джаз начал сходить. Меня успокаивали Фрэнк Синатра и Дорис Дэй. Еще тогда раздражало, когда отсутствие голоса компенсируют прыжками, миганием света и другими скучными эффектами. А встреч сколько! Особенно с людьми культуры – с Полем Робсоном часто. Когда он пел нам в посольстве о катящей свои воды Миссисипи, брало за душу. С писателем Джоном Стейнбеком виделся. Но знаете, когда мы там, то с интересом смотрели наше, русское, то, что здесь, в Москве. Дмитрий Дмитриевич Шостакович был скуп на эмоции и язык, но скромность и эрудиция привлекали. Я снимал кинофильмы, понятно, любительские на 16-миллиметровке. Там Фадеев перепрыгивает через скамейку, а Шостакович задумчиво подходит к ней.
Я доволен своей жизнью, судьба распорядилась мною справедливо. По-нимаете, те, кто у нас работает, делают это не из-за званий и де-нег. Все эти блага, вероятно, лучше искать где-то в ином месте. Мы же сде-лали то, что должны были. В этом и радость. Только в последние годы стали рассказывать о Семенове. Он был уволен со службы, когда боролись с космополитами. Ерунда! Потом трудился переводчиком и редактором в издательстве. Но его дела – они-то остались. Вот кого подзабыли, однако заслуг у Семенова от этого забытья никак не поубавилось. У меня в личном деле запись – выслуга 50 лет. А после оператив-ной работы судьба забросила меня в наш институт, теперь это Краснознаменная Акаде-мия внешней разведки имени Юрия Владимировича Андропова. Преподавал 20 лет, вел практические занятия с будущими развед-чиками тоже по линии НТР. И у многих есть желание работать, верность Отечеству. Был после распада Союза период неверия, слабые бежали. Время такое? Может быть. Но бегство, предательство – это слабость. А был и пик: в Отечественную люди старались помочь Советскому Союзу в борьбе против нацизма. Но теперь идейной основы нет. Что правда, то правда. С коммунистами нам работать было запрещено, чтобы не ставить под удар коммунистические партии. Работали с сочувствующими. Сейчас (беседа имела место быть в мае 1997-го. – Н. Д.) завершается сложный период перехода. От оценок воздержусь. Пока иностранцам сложно оценивать происходящее у нас. Каково им, когда мы и сами подчас не знаем, за что хвататься. Понимание приходит постепенно, оно придет – гарантирую. Самое тяжелое, опыт не подводит, позади.
Иностранцы всегда хотят видеть у тех, кому предлагают услуги, стабильность. Уже сейчас появились доброжелатели – так мы называем тех, с кем в принципе можно работать, кто готов нам помочь. Их надо искать. Но это вопрос к молодым, тем, кто у нас учился. А я закончил службу. Хотя по-прежнему передаю свой опыт. Но об этом – не сегодня. Вот так и пролетело полвека…
– Кого из тех, с кем довелось работать, выделяете особо?
– Абеля. Он многое сделал. Человек высочайшей культуры. А уж добросовестность – редко встретишь. И его геройство не только в молчании после ареста, как стали говорить люди незнающие, от разведки далекие и к ее секретам не допущенные. Лучшее доказательство тому – обилие наград, Абелю врученных. Вам уже наверняка говорили: в ту пору к разведчикам были не слишком щедры.
– Но Героя Абелю так и не присвоили.
– Это никогда не поздно. И другие мои друзья – Лона и Моррис Коэны звания Героев России удостоены посмертно. Что, разве от этого их подвиг не столь важен? Вот их я тоже, как и Абеля, считаю выдающимися нашими разведчиками. Вы же знаете, что Абель работал и с ними. Да и я тоже. Но именно Абель – первый, кто конкретно взялся за профессиональное воспитание Лоны и Морриса.
– Расскажете, как вы заменили Абеля?
– Обстановка в момент нашего знакомства была очень тяжелая. В 1948-м поднялась волна маккартизма. Отношения меж-ду США и СССР ухудшились. Работать стало еще труднее, и не-удивительно, что Центр решил передать Коэнов на связь неле-галу, конкретно – Абелю. Так, конечно, было безопаснее для Морриса и Лоны. И к концу 1949-го они перешли «под его покровительство». И работали вместе около шести месяцев. Но вскоре Абелю было дано указание связь с Коэнами прекратить. Заменить его предстояло мне.
