С нее рисовали Зою Космодемьянскую

Педагог с 58-летним трудовым стажем Леонтина Чеславовна ФИЛИППОВА вспоминает, как оказывала посильную помощь защитникам Москвы осенью-зимой 1941-го

– Леонтина Чеславовна – что такое война?

– Тоже жизнь, только голодная и очень страшная.

– Но в основном это смерть, наверное….

– Смерть на войне – конец всех мучений. Это как избавление, что ли… от бесконечных мучений. Хотя выживание, безусловно, главная цель на войне для каждого человека. Ведь только живые могут врага одолеть…

– Как же выживали? Сколько вам было лет, когда началась Великая Отечественная война?

– Полных двенадцать. Мама со старшей сестрой жили в Москве, а меня отправили к бабушке с дедушкой – в поселок Румянцево. Отца я не знала – он пропал, когда мне всего?то был год… Немцы бомбили нас с первых же дней своего наступления. Поэтому меня с двоюродным братом Альбиком отправили в соседнюю деревню и поселили к знакомой дачнице-москвичке. В деревне поначалу было тихо, казалось, что немцы сюда не доберутся.

– Но война какие?то знаки все?таки подавала?

– Однажды ночью разбудила орудийная канонада – вот тогда война и стала для меня окончательной реальностью. К деревне стремительно приближался фронт. Под вечер смотрим в окошко, а по улице мчится немецкий танк. Вдруг как пальнет из пушки – все оглохли, высыпали на улицу, а того уж и след простыл. Только горит копна сена на околице. Чтобы дальше судьбу не испытывать, решили бежать в лес, прятаться. Мы с братом побросали в мешок какие?то продукты, одежду, а главное – сложили туда все документы. В лесу нашли ямку, лапником выстелили – спрятались, в общем.

Но долго же там не просидишь – осень 1941 года в Подмосковье была ранней, в октябре уже снег пошел. Холодина… К утру вернулись домой. Отогрелись немного. Но потом снова в лес. 5?летний Альбик идет, спотыкается и… ругается: «Проклятый фашист, спать не дает!».

– Ключевой момент Великой Отечественной – германская армия всей своей бронетанковой мощью прет на Москву – об этом вы что?нибудь знали?

– Мы знали одно – если немец придет, то никого не пощадит. Даже маленьких… В том, что это не какая?то пропаганда, а звериная натура фашистов, я убедилась сама. Как?то у нас с Альбиком закончились продукты, и я собралась в Румянцево. А тут объявляют по радио – в нашей деревне имелась своя радиоточка: «Воздушная тревога!». Думаю: ну, и что, это в Москве где?то тревога, а у нас?то чего бомбить? Потом вроде бы дали «отбой», и я пошла. Сначала лесочком, а дальше – довольно большая долинка, по которой течет река и есть мостик. И вот как сейчас перед моими глазами картина: небо немного мутное, вдруг повалил огромными хлопьями снег, и тут прямо из пелены выскакивает на меня немецкий самолет и открывает огонь. Мама родная!.. Я бегу к мостику, а немец один заход сделал, в меня не попал, развернулся и снова снижается, атакует. Он шел очень низко и все время стрелял в меня из пулемета… Забавлялся, наверное, – чувствовал себя охотником. Или поспорил с кем?то: убьет меня или нет. Ведь цель действительно невеликая – худенькая девчонка-подросток, но тем ценнее, видимо, была бы та победа. Попробуй?ка, попади!

– Судя по тому, что мы сейчас спокойно разговариваем с вами, победили фашиста вы?

– Вряд ли уместно здесь слово – «спокойно». Мне до сих пор не по себе от этих воспоминаний. Подбежала я к реке и вижу: впереди, в направлении дедушкиного дома кинули бомбы – взметнулся огромный фонтан земли. Испугалась страшно: там же мои родные были!.. Полетела к дому сломя голову.

Бегу и снова очередь пулеметную слышу. Я вперед изо всех сил… Вот уже речушку по жердочкам перебегаю. Летчик, к счастью, вновь промахнулся и отправился на другой заход.

– Третий уже?

– Может, и третий – я не считала. Помню лишь, что, обернувшись, отчетливо увидела пилота в кабине… Перебежала я речку, а там еще в горку нужно подняться и только после этого можно нырнуть в спасительный лес. Бегу и снова слышу нарастающий гул моторов: фашист продолжает свою охоту… А на опушке как раз окопы наших солдат. Они мне машут, что?то кричат, только я разобрать никак не могла, что именно… Все?таки добежала и свалилась без чувств. Но солдаты меня подняли и отборным матом быстро привели в эти самые чувства: «Кричим же тебе: «Ложись» – ты что, по?русски не понимаешь?!»

– Отметили как?то?

– Конечно. Солдаты поругались немного да и остыли. Я передохнула, а потом вылезла из окопа и по лесной тропинке домой побежала. Смотрю, а навстречу дедушка с бабушкой. Не удержалась, рассказала им, как за мной немец охотился – у бабушки ноги и подкосились…

Дед на радостях поросенка зарезал. Мне достались свинячьи щечки, что?то еще деликатесное. В общем, как героя отметили, щедро поделились продуктами, и пошла я обратно – к Альбику. А дедушка с бабушкой в другую деревню отправились, поскольку дом уже был для жилья малопригоден. Да и бомбили часто – очень опасно было оставаться на станции.

Но вскоре они нас с Альбиком забрали к себе, и мы все поселились в деревне Долево у каких?то добрых людей. Точно помню – платы за проживание с нас не брали. Мы ходили в лес, собирали и пилили дрова – так какое?то время жили. Немцев там не было. А потом приехали наши с Альбиком мамы и забрали нас в Москву.

– Немцев уже от Москвы отогнали?

– Нет еще, это же ноябрь 1941 года. Немец давил, наступал. Мы с нашими мамами пешком добрались до Румянцево, а поезда уже не ходили. Тогда мы опять же пехом побрели по Волоколамскому шоссе к Новому Иерусалиму – оттуда еще можно было уехать в Москву. На наше счастье попалась попутка. Там был один офицер, и солдаты сидели в кузове – мы с краешку к ним присели. Помню, как офицер говорил нашим мамам: зачем вы берете детей в Москву, мы фашистов скоро остановим, ни за что к столице не пустим, а в Москве сейчас очень опасно, немцы бомбят беспрерывно… Нет, ответили наши мамы, будь что будет, но дети пусть останутся с нами. Помню забавный момент: всю дорогу я сидела возле самого борта, грязь от колес грузовика летела прямо в лицо, и вот когда мы добрались до станции, все, кто посмотрел на меня, расхохотались: негритенок какой?то, а не москвичка…

– Какой вам запомнилась Москва 1941 года?

– Очень шумной. Бомбили сильно и часто. В какие?то дни мы, полуоглохшие, вообще из убежища не вылезали. Играли там, спали даже… Конечно, в Москве было опаснее, чем в деревне. Но рядом была моя мама, а с ней я уже ничего не боялась.

– Чем питались в то время в столице?

– Тем, кто остался в Москве, в октябре 1941-го было выдано по два пуда муки. Мама в это время работала в Госбанке инспектором по зарплате. Представители предприятий и воинских частей приходили к ней получать деньги, мама все оформляла. Сама получала гроши. Ей давали карточку служащей, а мне сначала выдали иждивенческую. Потом, правда, была у меня ученическая, но приварка особого это не дало. По двести граммов хлеба на человека у нас получалось, и то не всегда эти карточки отоваривались. За деньги какие?то продукты можно было купить на рынке, но стоили они очень дорого. Однажды на мамину зарплату я купила… кило картошки. Это богатство мы использовали так: кипятили воду, терли картошину на терке и делали клейстер. У одной нашей соседки была корова, у нее можно было иногда купить поллитра молочка. Вот мы несколько ложечек молока в тот клейстер добавим – и суп готов.

– А витамины где добывали?

– Весной 1942?го на ближайшем к нам пустыре, заваленном строительным мусором, появилась крапива. Прекрасная еда: приварок и витамины. Только мы повадились ее собирать, как на этом поле поставили зенитки. С краю?то я уже все оборвала, поэтому за крапивой приходилось подбираться все ближе к зенитным установкам. А служили там, в основном, девчонки – немногим старше, чем я. Они заметили меня и говорят: сюда нельзя ходить. Но я объясняю, что, мол, мне крапивки только собрать, есть?то нечего… Тогда они смилостивились: ладно, сегодня нарви, но больше не приходи. Только я все равно приходила, и постепенно зенитчицы перестали обращать на меня внимание. А потом мы с мамой дальние от этой артиллерии кучи мусора разгребли, землицу вскопали и посадили верхушечки картошек с глазками. Чтобы не выкопали эту картошечку посторонние, но не менее нас голодные люди, я там дежурила круглыми сутками. Одна старушка, которая переживала за наш огородный эксперимент, меня даже учила: если кто покусится на ваш огород, бей между ног, не стесняйся…

Вот так и питались в войну. А в декабре 1941 года, когда дома есть стало совсем нечего, я ездила к маме на работу. Ей на талончик давали обед – чашку супа, который состоял в основном из воды. Этот обед мы делили с мамой пополам.

– Был хотя бы один день во время войны, когда вам не хотелось кушать?

– Почему?то нам с мамой все время не хватало ни еды, ни денег. У нас соседка была, звали Софочкой. Она работала администратором в театре Советской Армии. Когда уезжала гастролировать на фронт, у нее оставались продукты. Так вот, моя мама за продукты Софочке частенько стирала и как?то однажды принесла от нее макароны. И смех, и грех: в тот день я так наелась, что мне стало нехорошо. Еще вспоминается, как маме из кавалерийской части принесли овес – самый обычный. Пропускали его через мясорубку, процеживали и делали кисель, заквашивали как?то.

– Что стало с вашими родными в Румянцево – немцы до них добрались в 1941?м?

– Буквально через три дня после того, как мы убежали в Москву, немцы заняли Румянцево. Дед вернулся домой, а там фашисты. Несмотря на то, что окна были повыбиты, оккупанты все как?то заделали и устроили в доме госпиталь. Дом был все?таки чистенький да и запас дров во дворе немалый – я же сама еще летом пилила, колола… Когда же пришлось отступать, фашисты облили наш дом бензином и подожгли. Дедушка бросился умолять не делать этого, но кто его будет слушать? Забили сапогами до полусмерти и ушли… Рядом и тетя моя жила со своей семьей, у них дом совсем новый был – тоже сожгли. Дедушка с бабушкой потом жили у каких?то соседей, а тетя со своей семьей и другими родственниками – в землянке. От ужасных условий вскоре многие из них заболели воспалением легких, а потом и тифом. Тетя с мужем умерли, а вслед за ними и мой дедушка – едва узнал о смерти дочери…

– Как вам жилось в Москве?

– Маму на какое?то время призвали на трудовой фронт. Валила лес. Ведь в войну даже некоторые машины ездили на дровах – устанавливали нечто вроде титана в кузове… Даже мы, дети, ездили в Химкинский порт – разгружали плоты с лесом. Дрова нужны были школе.

– Дети таскали тяжелые бревна?

– Ну не совсем это были бревна – чурочки метр-полтора длиной. Самым тяжелым было вылавливать их из воды. Акватория порта вся почему?то была в мазуте, доски пропитывались, скользили – попробуй, поймай! У меня до сих пор совесть болит. Однажды мы поехали в порт с утра, работали до обеда, загрузили машину, она ушла, а обратно должна была привезти нам смену. Но приезжает без смены. Наш комсорг и моя тетя Аня, которая работала в нашей школе, остались, а мы, уже буквально валясь с ног от усталости, кое?как побрели домой. Я до сих пор не могу простить себе этого поступка: как же я родную тетю могла оставить грузить еще одну машину?

Еще мы ездили на Комсомольскую грузить уголь для нашей школьной котельной. Помню, работали целый день, думали с последней машиной до дома добраться, а машина сломалась. Мы черные, как черти, от угля, без денег – как ехать? И вот моя подружка Лиля, самая бойкая из нас, останавливает на Комсомольской площади какого?то дядьку в лампасах и говорит: так, мол, и так, машина сломалась, а денег вернуться домой у нас нет – не ночевать же прямо на угольной куче… Военный оказался серьезным мужчиной, кажется, генералом. Пересчитал нас – а всего человек десять было – и выдал нужную сумму на метро и трамвай. А сколько мы дров в те самые страшные зимы перепилили – не сосчитать. ?

– Школа во время войны работала – вы учились?

– В нашей 201?й школе, на Войковской, разместился флотский экипаж, поэтому временно мы учились в 603?й. И только в 1944?м, когда вернулись из эвакуации учителя, школу открыли снова. Мы устроили грандиозную уборку: покрасили стены, парты расставили, окна отмыли… 201?я школа к тому времени была уже знаменитой. В 1941?м ее окончила Зоя Космодемьянская – разведчица, партизанка. Школе присвоили имя выпускницы.

– Интересно, что говорили в то время о Зое в вашей среде? Гитлеровцы казнили ее зимой 1941 года, а в 1942?м ей посмертно присвоили Звезду Героя…

– Моя тетя работала в 201?й школе нянечкой. До войны и после. Хорошо помню: когда вышла газета с фотографией казненной немцами Зои, она посмотрела и говорит: «Что?то очень похожа на нашу ученицу». Тетя была сбита с толку еще и тем, что героиню статьи звали Татьяной – такое имя девушка указала мучителям. Никто ведь не знал, где воевала Космодемьянская, что с ней случилось. Ее мать, Любовь Тимофеевна, с одноклассниками Зои поехали в Петрищево, где и опознали тело. После этого мы с подружками стали иногда заезжать к матери Зои – она жила на улице Горького в доме номер 6, вышла замуж – за генерала какого?то. Мы приглашали Любовь Тимофеевну к себе в школу на всякие мероприятия, она всегда приезжала.

– Что рассказывала?

– Много интересного о своих детях – Зое и Шуре. Брат Зои тоже учился в нашей школе, воевал танкистом, громил фашистов – мстил за сестру. Погиб под Кенигсбергом за месяц до Победы и тоже стал Героем Советского Союза… Любовь Тимофеевна рассказывала нам, какими замечательными людьми были ее дети. И школьными картинами, которые писались с моих подруг и меня – про Зою, она осталась довольна.

– Вы позировали художнику вместо героини?

– Да, вместе с подругами. Однажды в нашей школе появились два художника: один был довольно?таки в летах, по фамилии, помню, Алехин. С ним девушка – студентка, его ученица, необычайно красивая – звали ее Роксаной Кирилловой. Художники прошлись по классам, всех девочек подросткового возраста внимательно осмотрели, но почему?то выбрали меня и еще двоих – Фраю Уэцкую и Лию Кривошееву. Договорились с директором и попросили нас, чтобы приехали в мастерскую на улице Горького.

Помню, входим в шикарный подъезд, поднимаемся на последний этаж, а нужно еще выше – мастерская располагалась на чердаке. Туда вела узкая и темная лестница. Страшновато стало. Но мы же были из Зоиной школы, значит, ничего не должны бояться. Смело пошли вперед, а чтобы нас услышали, громко запели: «Есть мушкетеры, есть мушкетеры, есть мушкетеры, есть!..» Три девчонки-соплюшки. Мы дружили и звали себя Атосом, Портосом и Арамисом…

– Какая же роль выпала вам?

– Роль Атоса. Почему?то считалось, что я самая рассудительная и хладнокровная… Моих подружек художники использовали для массовых сцен, а с меня писали главную героиню.

– Так вы больше всех были похожи на Зою Космодемьянскую?

– В то время на нее все хотели похожими быть. В нашей?то школе точно.

– Но не у всех получалось, наверное, особенно внешне…

– Старались и внешне. Почему?то больше всех подошла художникам я. На картине, где Зою принимают в комсомол, даже платье мое. У меня школьной формы не было, а только зеленое платье. Так в этом платье Зою Космодемьянскую и нарисовали. Еще есть известная картина, где Зоя в заснеженном лесу – но это уже не моя натура. Там она в полушубке, валенках, а у меня и полушубка?то не было.

– Неужели мама не могла вам купить теплую одежду?

– Жили мы совсем небогато. Я окончила школу в 1947?м – ни кола, ни двора. Мыкались с мамой по углам родственников, своего жилья не было. Спали какое?то время на одной раскладушке… Я поступила в 11?й класс, где специально по ускоренной программе готовили учителей начальных классов. За год из меня состряпали педагога. Выдали документ, а свободных вакансий в Москве?то и нет. Нам с девчонками предложили работать вожатыми. Мы возмутились – нет, хотим только учителями! Пошли в министерство просвещения, нас приняли и выдали направление… во Владивосток. А мама ни в какую – с кем тут останусь? Короче, никуда меня не пустила. Пришлось идти в министерство, отказываться от заманчивой поездки – на край света, можно сказать.

Пошла в школу рядом со своей родной 201?й, где директором работал как раз мой недавний учитель литературы. Узнал про Владивосток, возмутился, как и мама: никуда не поедешь, мне учителя самому нужны… Вот те раз! Так и хотелось спросить: что же вы заявку?то не посылаете? А дело в том, что был в той школе довольно пожилой педагогический коллектив, и бабки, совсем потеряв совесть, дошли до того, что договаривались с родителями, какие подарки дарить им на праздники, в дни рождения… Стыдоба и позор, короче.

– Сегодня это, кажется, нормой жизни. Да что там подарки: в школах откровенно и регулярно с родителей собираются взносы на всевозможные ремонты, юбилеи и многое прочее…

– Ох, как же я всю жизнь от этих подарков бегала – кто бы знал! Ведь даже через соседей норовили мне что?то вручать…

– Своих первых учеников помните?

– Работать в школе я начала в 1949 году. Как раз пришли ребята 1941–1942 годов рождения. Очень нервные, дерганные, но старательные. Я понимала, что это дети войны – перенесли голод, холод, потери родных, невзгоды эвакуации… Да и потом, в зрелые годы, многим из них доставалось. Например, Боря Верейкин облучился в армии – на испытаниях ядерного оружия… Работал потом на «почтовом ящике». Леня Голиков – мальчик был с нервными отклонениями, но вырос интеллигентным замечательным человеком… Всегда относилась к детям войны с особым вниманием.

– Так вы и сами дитя войны…

– Я так не считаю. Детство мое закончилось 22 июня 1941 года – раз и навсегда. Во время войны я была практически взрослым человеком.

– Потом уже, в мирное советское время, возник постулат: не хватает еды и одежды – это не самое важное, главное не было бы войны… Как вы относились к этому?

– Люди моего поколения понимали, что война принесла гигантский ущерб нашей стране: разрушены города, убиты миллионы людей… Как?то надо все поднимать, восстанавливать. Поэтому мы добровольно подписывались на государственные займы. Если у меня был оклад 575 рублей, то я подписывалась на 700. Это на 10 месяцев. Из каждой зарплаты у меня вычитали по 70 рублей. Все в этом участвовали. Пусть недоедали, одежда была не всегда добротной, детей не баловали – ерунда. Мы считали, что важнее помочь стране…

– У вас есть награды за войну, в честь Великой Победы?

– Но я же не участник войны!.. Вот президент страны присылает поздравления с Днем Победы, а мне даже неловко становится. «Вы внесли большой вклад…», – пишется в тех посланиях. И Ельцин мне присылал такие, и Путин, и вот Медведев. Приятно, конечно, но получается так, что без меня и Победы не было бы…

– После войны вы встречались с немцами?

– В том же Румянцево после войны видела молодых пленных. По поселку и на работу они ходили без конвоя. Летом садились возле дома, где жили, и играли на своих губных гармошках. Они работали на станции, разгружали вагоны. Местные были просто изумлены, когда увидели, как эти парни разгружают кирпич. Не бросают, как обычно у нас принято, а, выстроившись в цепочку, бережно передают друг другу каждый и аккуратно складывают в ровные штабеля… У них было чему поучиться.

– Вы их жалели?

– Не особенно – слишком много горя принесли эти люди… Но мне рассказывали, что, когда немцев отправляли домой, они с неохотой возвращались в Германию…

– Как вы думаете – почему?

– Стыдно, наверное, было…

Леонтина Чеславовна Филиппова родилась в 1928 году. После войны окончила Московский государственный пединститут. Почти шестьдесят лет проработала в московских школах и дошкольных детских учреждениях: преподавателем начальных классов, завучем, а после выхода на пенсию – воспитателем детского сада, нянечкой. Профессиональный почерк Л.?Ч. Филипповой – добросовестное, инициативное отношение к любому делу, непременное его доведение до логического конца. Где бы она ни трудилась, всегда бесстрашно, с огромным энтузиазмом бралась за самые трудные, новые участки работы, достигая при этом исключительных результатов. Яркое тому подтверждение – ученики Леонтины Чеславовны, среди которых есть замечательные киноактеры, инженеры, ученые, врачи, государственные и общественные деятели, предприниматели и, конечно же, учителя. Награждена почетным знаком «Отличник народного просвещения РСФСР», многочисленными грамотами и памятными медалями. Ветеран труда. Имеет двух дочерей, внука и двух правнуков. Любимые занятия – выращивание цветов и картошки, чтение исторической литературы, просмотр балета и фигурного катания по телевизору.